Entretanto, deu-se um acontecimento de extraordinária importância: o presidente da Câmara deu uma recepção! Onde poderia eu conseguir os pincéis, as cores para pintar a grandeza desta reunião e a magnificência do festim? Abram o vosso relógio e reparem no mecanismo: que terrível quebra-cabeças, não é verdade? Pois bem, imaginem que no largo da Câmara Municipal havia quase tantas rodas como no mecanismo dum relógio. Estavam representadas todas as espécies de carruagens. Uma tinha o fundo largo e a almofada estreita; outra, o fundo estreito e a almofada larga. Uma era ao mesmo tempo britchka e caleche; outra, não era nem britchka nem caleche. Havia uma que parecia uma enorme meda de feno, uma solteirona gorda; outra dir-se-ia um judeu mal vestido ou então um esqueleto com uns farrapos de carne pendurados. Outra, ainda, vista de perfil, dava a impressão dum enorme cachimbo; enquanto uma outra, que estava ao pé desta última, não se parecia a nenhuma e constituía uma massa estranha, informe e absolutamente fantástica. No meio deste caos de rodas destacava-se uma espécie de carroça, fechada, cujas janelas eram seguras por pesadas trancas. De gibão ou de sobrecasaca cinzenta, de gorro de astracã ou com os chapéus mais exóticos, os cocheiros passeavam, com o cachimbo entre os dentes, os cavalos desengatados. Ah! que festa magnífica! Permitam-me que vos diga quem eram os convidados: Tarass Tarassovitch, Evpl Akinfovitch, Evtikhi Evtikhievitch, Ivan Ivanovitch - mas não o nosso herói, um outro -, Savva Govrilovitch, o nosso Ivan Ivanovitch, Eleuthere Eleutherievitch, Makar Nazarievitch, Foma Grigorievitch... É impossível continuar, a minha mão recusa-se a fazê-lo! E as damas, meus amigos! Havia-as grandes, pequenas, de tez de jasmim e de tez de bronze, e se algumas eram anafadas como Ivan Nikiforovitch, outras cabiam facilmente na bainha da espada do anfitrião. Que variedade de chapéus e de vestidos - vermelhos, amarelos, verdes, azuis, novos, virados, transformados. Que abundância de golas, fitas, saquinhos!
Между тем произошел чрезвычайно важный случай для всего Миргорода. Городничий давал ассамблею! Где возьму я кистей и красок, чтобы изобразить разнообразие съезда и великолепное пиршество? Возьмите часы, откройте их и посмотрите, что там делается! Не правда ли, чепуха страшная? Представьте же теперь себе, что почти столько же, если не больше, колес стояло среди двора городничего. Каких бричек и повозок там не было! Одна - зад широкий, а перед узенький; другая - зад узенький, а перед широкий. Одна была и бричка и повозка вместе; другая ни бричка, ни повозка; иная была похожа на огромную копну сена или на толстую купчиху; другая на растрепанного жида или на скелет, еще не совсем освободившийся от кожи; иная была в профиле совершенная трубка с чубуком; другая была ни на что не похожа, представляя какое-то странное существо, совершенно безобразное и чрезвычайно фантастическое. Из среды этого хаоса колес и козел возвышалось подобие кареты с комнатным окном, перекрещенным толстым переплетом. Кучера, в серых чекменях, свитках и серяках, в бараньих шапках и разнокалиберных фуражках, с трубками в руках, проводили по двору распряженных лошадей. Что за ассамблею дал городничий! Позвольте, я перечту всех, которые были там: Тарас Тарасович, Евпл Акинфович, Евтихий Евтихиевич, Иван Иванович - не тот Иван Иванович, а другой, Савва Гаврилович, наш Иван Иванович, Елевферий Елевфериевич, Макар Назарьевич, Фома Григорьевич... Не могу далее! не в силах! Рука устает писать! А сколько было дам! смуглых и белолицых, длинных и коротеньких, толстых, как Иван Никифорович, и таких тонких, что казалось, каждую можно было упрятать в шпажные ножны городничего. Сколько чепцов! сколько платьев! красных, желтых, кофейных, зеленых, синих, новых, перелицованных, перекроенных; платков, лент, ридикулей!